Быков и мой его любимый

[stolenmagic]

Вчера были на творческом вечере Дмитрия Быкова. Не попасть под его обаяние просто невозможно.

Мой любимый его стих (он вчера его читал, опять):

"Третья баллада"

Десять негритят
пошли купаться в море...

Какая была компания, какая резвость и прыть!
Понятно было заранее, что долго ей не прожить.
Словно палкой по частоколу,
выбивали наш гордый строй.
Первый умер, пошедши в школу,
и окончив школу, второй.
Третий помер, когда впервые
получил ногой по лицу,
Отрабатывая строевые упражнения на плацу.
Четвертый умер от страха, в душном его дыму,
А пятый был парень-рубаха
и умер с тоски по нему.

Шестой удавился, седьмой застрелился,
с трудом достав пистолет,
Восьмой уцелел, потому что молился,
и вынул счастливый билет,
Пристроился у каравая, сумел избежать нищеты,
Однако не избежал трамвая, в котором уехала ты,
Сказав перед этим честно и грубо,
что есть другой человек, —
И сразу трое врезали дуба, поняв, что это навек.

Пятнадцатый умер от скуки,
идя на работу зимой.
Шестнадцатый умер от скуки,
придя с работы домой.
Двадцатый ходил шатаясь,
поскольку он начал пить,
И чудом не умер, пытаясь
на горло себе наступить.
Покуда с ногой на горле влачил он свои года,
Пятеро перемерли от жалости и стыда,
Тридцатый сломался при виде нахала,
который грозил ножом.
Теперь нас осталось довольно мало,
и мы себя бережем.

Так что нынешний ходит по струнке,
охраняет свой каравай,
шепчет, глотает слюнки,
твердит себе "не зевай",
Бежит любых безобразий,
не топит тоски в вине,
Боится случайных связей,
а не случайных — вдвойне,
на одиноком ложе тоска ему давит грудь.
Вот так он живет — и тоже
подохнет когда-нибудь.

Но в этой жизни проклятой
надеемся мы порой,
Что некий пятидесятый,
а может быть, сто второй,
Которого глаза краем мы видели пару раз,
Которого мы не знаем, который не знает нас, —
подвержен высшей опеке,
и слышит ангельский смех,
И потому навеки останется после всех.